Главная/

Педагогика /

Изучение творчества И.А. Гончарова в школе

эстетических и социально–политических устремлений. То он кричит: «Я на земле!», то становится сторонником «чистого искусства». От впечатлений жизни, как метко заметил Л.М.Лопшан, он «отделывается», превращая пережитое в сюжеты, освобождая тем себя от нравственной ответственности за поступок.

На третьем уроке, помимо названных, уместны и такие вопросы: «О каких поступках Райского вы узнали из первой части?», «Какими были взаимоотношения Райского с Наташей?», «Оценил ли он в полной мере ее достоинства?» (Вариант вопроса: «Как вы относитесь к участникам этой истории?»), «Какое из «артистических» занятий Райского вы считаете основным?», «Какие черты патриархального образа жизни увидел Райский в доме Татьяны Марковны и вокруг него?»

В конце урока делаем заключение: Райский — эстет, художник. Отталкиваясь от этого вывода, мы начнем разговор на четвертом уроке. К нему учащиеся должны сделать выписки (или закладки в тексте романа), свидетельствующие об отношении Гончарова к центральному герою, найти высказывания Райского о страсти, любви, красоте и творчестве.

Вопрос об отношении автора к своим персонажам, правомерный почти на всех уроках литературы, при изучении нашей темы становится едва ли не самым уместным: ведь Райский — центральный персонаж и, помимо упражнений в области музыки и живописи, он еще начинающий романист. Гончаров пишет о «коллеге». Он впервые в русской литературе дает развернутый опыт исследования художественного типа мышления. Поэтому четвертый урок я начинаю с вопроса: «Скажите, как относится писатель к главному персонажу?»

Если пауза недоумения становится слишком долгой, я говорю, что есть две точки зрения на этот вопрос. В.Г.Короленко, например, считал, что автор относится к Райскому «с явным пренебрежением». Такое мнение понять можно. Писатель действительно критикует бесплодную

барски–дворянскую романтику Райского, его пассивность. Он нелицеприятно изображает недостатки своего персонажа: постоянную экзальтированность, отсутствие целеустремленности, сибаритство. Автор в своем взгляде на жизнь поднялся выше людей, не преодолевших в себе праздной и пустой романтики. Потом зачитываем подготовленную на доске, но до времени прикрытую цитату А.П.Рыбасова: Гончаров «через свою Веру высказал Райскому свой ласковый гнев, радушную досаду и снисходительное отрицание». Прежде чем обосновать большую убедительность второго мнения, я говорю о том, что образ Райского стоил Гончарову много труда, тревоги и душевного напряжения. Возникли трагические недоразумения с И.С. Тургеневым. Человек мнительный, Гончаров полагал, что Тургенев украл у него подготовительные материалы к образу Райского и использовал их, создавая образ скульптора Шубина в романе «Накануне» (1860). Дело шло к дуэли. И лишь третейский суд в составе П.В.Анненкова, А.В.Дружинина и С.С.Дудышкина предотвратил ее. Далее я прошу пересказать или зачитать ребят два–три эпизода, где очевидно отношение автора к поступкам героя: например, сцену неудавшегося напутствия Борисом жены Козлова на стезю добродетели.

Самое же главное, что Райский–alter ego автора по крайней мере в сфере мыслей. Снисходительность к герою вызывается тем, что Гончаров в образе Райского на умонастроение «лишнего человека» 40–50–х гг. наслоил свои консервативные взгляды 60–х гг. Райский проповедует по воле автора теорию «органического развития», исключающую не только революции, но и динамические, радикальные преобразования. Не забудем также, что Райский, как и его создатель, будучи человеком умеренно прогрессивных воззрений, посвятил себя служению искусству. «Пламенное рассуждение Кирилова,— пишет Наталья Старосельская,— мучительные попытки дилетанта Райского обрести себя в искусстве — все это одухотворено мыслями самого писателя: что есть художник? в чем его долг перед искусством и человеком? в чем его историческая роль?» (Здесь, кстати, учащиеся и зачитывают то, что они подготовили дома по этим вопросам.) По мысли Райского, художник призван показать людям, «как они живут, блаженствуют и умирают»... Он должен воплотить также свой идеал, для этого он обречет себя на аскетизм, «встанет бодр, бесстрастен, силен...». На это оказался способен Н.В.Гоголь, сам Гончаров, но Райский — нет. Этот персонаж не в состоянии выдержать груза одиночества: «...везде сон, тупая тоска, цели нет»,— жалуется Райский Вере. Фактически Гончаров трансформировал проблему «лишнего человека», выведя на первый план его психологическую несостоятельность, его «неумение жить» не только в общественном, но и в кругу узком, семейном. Сопоставляя в этой частной сфере автора и его героя, мы высвечиваем творческий аскетизм первого и неспособность на подвижничество второго. На словах Райский был «равнодушен ко всему на свете, кроме красоты». А на деле он и искусство готов был считать чем–то ничтожным перед «сладкими бурями» страсти. Либерально–эстетские фразы прикрывают в Райском его сластолюбивую, дряблую, барскую натуру.

Тема пятого урока — «Райский и другие». Проходит он в форме беседы. Идем мы от сравнения Бориса с отдельными действующими лицами к группировке персонажей и заключительным предпочтениям автора.

Первой по дороге в Малиновку встречается Райскому Марфенька, как будто безмятежная, жизнерадостная, но быстро готовая всплакнуть, добрая и послушная. Читая книгу, она ждет финальный мажор, а в жизни вечно озабочена благополучием крылатых, четвероногих и двуногих. Будучи «своей» среди кур, уток, голубей, воробьев, галок и котят,— она воплощает в себе первозданную, непосредственную радость мира, не замутненного рефлексией и грехопадением. Дабы убедиться в этом, следует зачитать целый кусок от слов: «Тихой сонной рысью пробирался Райский...» до слов: «Так и есть: идиллия! я знал! Это, должно быть, троюродная сестрица,— думал он,— какая она миленькая! Какая простота! прелесть! Но которая: Верочка или Марфенька?» (вторая ч., гл. I).

Вера, в отличие от младшей сестры, не «вклеена» во фламандский пейзаж, она как бы скользит в природе, а чаще всего пребывает затворницей в своей комнате и читает запрещенные книжки. Она странная, «не здешняя». Райский дарит той и другой дома, драгоценности, землю, за это получает восторженную благодарность младшей «сестрицы» и сдержанную — старшей. Если Райский живет миражами, то Марфенька действительными интересами окружающего бытия; она активна — он пассивен, она цельна — он раздроблен. Она стихийно, органически, постоянно доброжелательна; в его поступках добро и зло чередуются, а между этими полюсами варьируются еще десятки эмоций, недоступных ей. Для Райского Марфенька — ребенок, ангел, роза; но он едва не совратил это «дитя» и не втоптал розу в грязь. Главу XIII из второй части, где об этом говорится, следует пересказать близко к тексту, а еще лучше зачитать отсюда значительный отрывок. Автор утверждает здесь нравственное начало в любви, говорит об ответственности человека в интимных отношениях, воспевает победу духовного начала над биологическим.

В отличие от экспансивной Марфеньки, чарующей игрой жизненных сил, Вера, замкнутая в себе, кажется Райскому замороженной и едва ли не равнодушной к любовному быту, который находился в центре внимания девушек XIX столетия. И Борис тратит немало сил, чтобы разбудить в ней страсть, которая и подтолкнет ее в обрыв. И здесь автор повторяет мысль об ответственности Райского. Превосходя кузена природным умом, простотою и естественностью логики, Вера не только в спорах, но и в переломных жизненных ситуациях становится намного выше его, идя на риск и жертвуя собой. Поэтому здесь, в числе прочих, уместны и такие вопросы: «Почему Райскому удается портрет Марфеньки, а изображение Веры он не окончил?», «Почему Райский осуждает «грех» Софьи Беловодовой и не порицает «обрыв» Веры?» (В первом случае светский флирт и банальная оплошность, допущенная женщиной, во втором — глубокая, всеохватывающая страсть, борьба